Saint

Левака за версту видно. То, что, блеадь, в земле -- то народное, значит. Полковник Квачков, залогиньтесь.

Hot Fuzz (Типа Крутые Легавые) Лондонского мента назначают служить в глухой деревне, 30 лет подряд получавшей звание лучшей деревни в Англии. Но никто не знает, какой ценой достается эта победа, под личиной тихих и мирных жителей скрываются ужасные маньяки и серийные убийцы... Сержанту Николасу Энджелу приходится брать всё в свои руки!

В ознаменование 65-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне, ёпт.

Кем?

Вы не модератор, чтобы мне указывать.

Могила Неизвестного Насильника «История, точнее — история, с которой мы соприкасаемся, похожа на засоренный клозет. Промываешь его, промываешь, а дерьмо все равно всплывает наверх». Гюнтер Грасс, «Траектория краба». В октябре 1944 года красная армия вторглась в Восточную Пруссию. Впервые за годы войны советский солдат ступил на немецкую землю. На границе его уже встречал науськивающий плакат, возможно, сочиненный самим Ильей Эренбургом: «ВОТ ОНА, ПРОКЛЯТАЯ ГЕРМАНИЯ!». Для пущей наглядности плакат был увенчан огромным фанерным указующим перстом, обращенным в сторону ненавистного запада. Вся красная армия хорошо помнила пламенные строки товарища Эренбурга, разошедшиеся миллионными тиражами: «…Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого - нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! - это просит старуха-мать. Убей немца! - это молит тебя дитя. Убей немца! - это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!» («Красная звезда», 24 июля 1942 года). Осенью 1944-го Эренбург, который, по словам английского корреспондента в Москве Александра Верта, имел «гениальный талант вызывать ненависть к немцам», провозглашал: «Мы на немецкой земле, и в этих словах вся наша надежда: Германию мало разбить, ее нужно добить» («Великий день», 24.10.44). Спустя месяц появился еще один «перл» расовой ненависти: «Нам не нужны белокурые гиены. Мы идем в Германию за другим: за Германией. И этой белокурой ведьме несдобровать» («Белокурая ведьма», 25.11.44). И вот теперь эта «окаянная», «проклятая», «белокурая» и к тому же столь обустроенная, по-кулацки крепкая Германия, простиралась перед распаленным войной, водкой и пропагандой, до зубов вооруженным совком. В поэме фронтовика Александра Солженицына «Прусские ночи» метко обрисована эта босяцкая зависть к буржуазному достатку, помноженная на бандитскую «свободу действий»: «Расступись, земля чужая! Растворяй свои ворота! Эта наша удалая Едет русская пехота! «По машинам!.. По дороге! На Европу! -на-вались!» Враг – ни запахом, ни слухом. Распушили пухом-духом! Эх, закатим далеко!.. Только что-то нам дико И на сердце не легко? Странно глянуть сыздаля, А вблизи – того дивней: Непонятная земля, Всё не так, как у людей, Не как в Польше, не как дома Крыши кроют – не соломой, А сараи – как хоромы!..» Солженицын хорошо показывает, как в ходе советского наступления нарастает пьяный разгул убийств, насилия, грабежей, поджогов и бессмысленных разрушений, прикрываемый фразеологией о «справедливом историческом возмездии». «И несётся наша лава С гиком, свистом, блеском фар - Кляйн Козлау, Грос Козлау - Что деревня – то пожар! Всё в огне! Мычат коровы, Заперты в горящих хлевах, - Эх, милаши, Вы не наши! Мил мне, братцы, ваш разбойный Не к добру весёлый вид. Выбирали мы не сами, Не по воле этот путь, Но теперь за поясами Есть чем по небу пальнуть!». Итак, красная армия приобретает откровенно «разбойный вид». Проще говоря, дичает. Причем, с высочайшего дозволения. Писатель Лев Копелев, в то время советский майор, очевидец гибели Восточной Пруссии, в своих потрясающих воспоминаниях пишет: «Да, посылки действительно разрешили. Незадолго до начала зимнего наступления. Каждому солдату предоставлялось право посылать одну или две восьмикилограммовые посылки в месяц. Офицерам вдвое больше и тяжелее. Это было прямое и недвусмысленное поощрение будущих мародеров, науськивание на грабежи. Что иного мог послать солдат домой? Старые портянки? Остатки пайка?» («Хранить вечно»). Результаты начальственного поощрения убийц, насильников и грабителей не заставили себя ждать. «Русские вели себя как дикие животные. Переходя от фермы на ферму, они все пожирали на своем пути. Мука, окорок, консервы – все шло в ход. Продукты вытаскивались из подвалов и разбрасывались по двору. Когда солнце стало припекать – наступала весна – они стали портиться, и ферму пропитал запах разлагающейся пищи… Часто русские солдаты отрывали от матерей детей и забирали их в лагеря. Многие умерли в дороге. А многие впоследствии дома, зараженные венерическими болезнями, которые дико распространились после нашествия наших “освободителей”» (Хорст Герлах. «В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного». М., 2006). Опять слово Льву Копелеву: «К вечеру въехали в Найденбург. В городе было светло от пожаров: горели целые кварталы. И здесь поджигали наши. Городок небольшой. Тротуары обсажены ветвистыми деревьями. На одной из боковых улиц, под узорной оградой палисадника лежал труп старой женщины: разорванное платье, между тощими ногами – обыкновенный городской телефон. Трубку пытались воткнуть в промежность. Солдаты кучками и поодиночке не спеша ходили из дома в дом, некоторые тащили узлы или чемоданы. Один словоохотливо объяснил, что эта немка – шпионка, ее застукали у телефона, ну и не стали долго чикаться». Александр Солженицын, в то время капитан красной армии, тоже был тогда в Найденбурге, возможно где-то рядом с майором Копелевым, пытавшимся остановить бесчинства советской военщины (позже за это Копелев «загремит» и они встретятся с Исаичем на «шарашке» в Марфино). Солженицыну тоже есть что сказать об этом восточно-прусском городе: «Херингштрассе, дом 22. Он не сожжен, лишь разграблен, опустошен. Рыдания у стены, наполовину приглушенные: раненая мать, едва живая. Маленькая девочка на матрасе, мёртвая. Сколько их было на нём? Взвод, рота? Девочка, превращённая в женщину, женщина, превращённая в труп... Мать умоляет: "Солдат, убей меня!" ». Эта мольба о смерти как о милости тогда звучала по всей Восточной Пруссии. Лев Копелев вспоминает вокзал в Алленштайне: «…У пассажирского вагона труп маленькой женщины. Лицо укрыто завернувшимся пальто, ноги, круто согнутые в коленях, распахнуты. Тонкий слой снега и какая-то тряпка едва укрывали застывшее испоганенное тело. Видимо, насиловали скопом и тут же убили, или сама умерла и застыла в последней судороге. Еще несколько трупов – женских и мужских в штатском – у вагонов, на платформах. Ряд открытых платформ, уставленных большими ящиками. Беляев, шофер, сержант и его спутники раздобыли топоры и ломы. Мы взламываем ящики, а в них главным образом домашний скарб – перины, тюфяки, подушки, одеяла, пальто. С соседней платформы тихий старушечий голос: – Зольдат, зольдат! Между ящиками разной величины гнездо из тюфяков, одеял. В нем старушка, закутанная шарфами, платками, в большом темном капоре, припорошенном снегом. Треугольник бледного сморщенного лица. Большие светлые глаза. Смотрят очень спокойно, разумно и едва ли не приветливо. – Как вы сюда попали, бабушка? Даже не удивилась немецкой речи. – Солдат, пожалуйста застрели меня. Пожалуйста, будь так добр. – Что вы, бабушка! Не бойтесь. С вами ничего дурного не будет. В который раз повторяю эту стандартную брехню. Ничего хорошего с ней не будет. – Куда вы ехали? У вас здесь родственники? – Никого у меня нет. Дочь и внуков вчера убили ваши солдаты. Сына убили на войне раньше. И зятя, наверно, убили. Все убиты. Я не должна жить, я не могу жить…» А тут же, рядом во всю кипит мародерская работа: «На всех путях по вагонам рыщут в одиночку и группами такие же, как мы, охотники за трофеями. У кучи приемников сияют красные лампасы – генерал, а с ним офицер-адъютант и двое солдат, волокущих чемоданы и тюки. Генерал распоряжается, тычет в воздух палочкой с серебряным набалдашником». (Вот откуда у того же товарища Жукова взялись 7 вагонов с элитной мебелью, множество золотых часов, колец, ожерелий, а также меха, картины, гобелены…). Обычная уличная сценка тех дней, увековеченная Львом Копелевым: «Посреди мостовой идут двое: женщина с узелком и сумкой и девочка, вцепившаяся ей в руку. У женщины голова поперек лба перевязана, как бинтом, окровавленным платком. Волосы растрепаны. Девочка лет 13-14, белобрысые косички, заплаканная. Короткое пальтишко; длинные, как у стригунка, ноги, на светлых чулках – кровь. С тротуара их весело окликают солдаты, хохочут. Они обе идут быстро, но то и дело оглядываются, останавливаются. Женщина пытается вернуться, девочка цепляется за нее, тянет в другую сторону. Подхожу, спрашиваю. Женщина бросается ко мне с плачем. – О, господин офицер, господин комиссар! Пожалуйста, ради Бога… Мой мальчик остался дома, он совсем маленький, ему только одиннадцать лет. А солдаты прогнали нас, не пускают, били, изнасиловали… И дочку, ей только 13. Ее – двое, такое несчастье. А меня очень много. Такое несчастье. Нас били, и мальчика били, ради Бога, помогите… Нас прогнали, он там лежит, в доме, он еще живой… Вот она боится… Нас прогнали. Хотели стрелять. Она не хочет идти за братом… Девочка, всхлипывая: – Мама, он все равно уже мертвый…». Американский историк-ревизионист Вильям Пирс пишет о Восточной Пруссии января 1945-го: «Когда советские воинские части перехватывали колонны бегущих на запад немецких беженцев, то они творили такое, чего в Европе не видели со времён нашествия монголов в Средние века. Всех мужчин — большинство из которых были крестьяне или немцы, занятые в жизненно важных профессиях, и таким образом, освобожденные от воинской службы, - обычно просто убивали на месте. Всех женщин, почти без исключений, подвергали групповому изнасилованию. Такова была участь и восьмилетних девочек, и восьмидесятилетних старух, и женщин на последних стадиях беременности. Женщинам, которые сопротивлялись изнасилованиям, перерезали горло, или застреливали. Часто, после группового изнасилования, женщин убивали. Многих женщин и девочек насиловали по столько много раз, что они от одного этого погибали. Иногда советские танковые колонны просто давили гусеницами спасающихся беженцев. Когда части Советской Армии занимали населённые пункты Восточной Пруссии, то они начинали такую бестиальную, звериную оргию пыток, изнасилований и убийств, что это не представляется возможным описать в полной мере в этой статье. Иногда они кастрировали мужчин и мальчиков, перед тем как убить их. Иногда они выдавливали им глаза. Иногда они сжигали их заживо (в любом подростке-блондине могли заподозрить эсэсовца со всеми вытекающими последствиями – А.Ш.). Некоторых женщин, после группового изнасилования, распинали, прибив их ещё живых к дверям амбаров, а затем используя их в качестве мишеней для стрельбы» («Ревизионистская история: взгляд справа», М., 2003, стр. 61). На фото: Восточная Пруссия. Убитые немецкие дети. Именно гражданские Восточной Пруссии, прежде всего женщины, дети и старики, в ужасе бежавшие от пьяных сталинских орд, составили абсолютное большинство пассажиров печально знаменитого лайнера «Вильгельм Густлофф», который был потоплен 30 января 1945 года советской подлодкой под командованием пресловутого Маринеско. Из более чем 10 тысяч человек, находившихся на борту лайнера, по разным оценкам погибло от 7 до 9 тысяч (напомню, стоял 18-градусный мороз, в море плавали льдины). Гибель «Вильгельма Густлофф» стала крупнейшей морской катастрофой в истории (подробнее об этом – в известном романе Гюнтера Грасса «Траектория краба»). Однако вернемся на сушу. Фронтовик Леонид Рабичев (тогда – старлей-связист) сделал убийственную зарисовку того, что видел лично: «Да, это было пять месяцев назад, когда войска наши в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся из Гольдапа, Инстербурга и других оставляемых немецкой армией городов гражданское население. На повозках и машинах, пешком старики, женщины, дети, большие патриархальные семьи медленно по всем дорогам и магистралям страны уходили на запад. Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и, позабыв о долге и чести и об отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек. Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами. Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует — нет, скорее, регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали. Нет, не круговая порука, и вовсе не месть проклятым оккупантам — этот адский смертельный групповой секс. Вседозволенность, безнаказанность, обезличенность и жестокая логика обезумевшей толпы. Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой Демидов стоял в очереди, а мне мерещился Карфаген Флобера, и я понимал, что война далеко не все спишет. А полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков» («Война все спишет», «Знамя» № 2, 2005). Германский историк Иоахим Гофман, автор книги «Сталинская истребительная война 1941-45 гг.», пишет: «Вторжение Красной Армии в Восточную Пруссию, Западную Пруссию и Данциг, в Померанию, Бранденбург и Силезию всюду равным образом сопровождалось злодеяниями, подобных которым в новой военной истории еще поискать. Массовые убийства военнопленных и гражданских лиц любого возраста и пола, массовые изнасилования женщин, даже старух и детей, с отвратительными сопутствующими явлениями, многократно, подчас вплоть до смерти, умышленные поджоги домов, сел, городских кварталов и целых городов, систематическое разграбление, мародерство и уничтожение частной и общественной собственности и, наконец, массовая депортация мужчин, а также женщин и молодежи в трудовое рабство Советского Союза – обычно с отделением матерей от их детей и с разрывом семейных уз – таковы были выделяющиеся признаки события, которое вопиюще противоречило принципам упорядоченного ведения войны». Красная армия продвигались все далее на запад, по свидетельству И. Гофмана, все более напоминая гибрид воинственной азиатской орды и шумного цыганского табора: вот проносятся танки, покрытые дорогими персидскими коврами, на которых восседают вояки с бутылками коллекционного вина; то и дело в колоннах мелькают хмельные солдаты в каких-то макинтошах и наполеоновских треуголках, с зонтиками, а вот катит старинная карета, утащенная из какого-то баронского родового имения… В марте 1945-го советские «освободители» вышли к Одеру. 1 марта Йозеф Геббельс записывал в своем личном дневнике: «К нам поступают теперь бесчисленные сведения о большевистских зверствах. Они настолько ужасны в своей правдивости, что дальше ехать некуда…». На следующий день, 2 марта, он продолжает: « Конев требует от командиров принятия строжайших мер против разложения войск. Он указывает также, что поджоги и грабежи могут производиться только по приказу. Характеристика, которую он дает этим фактам, чрезвычайно интересна. Из нее видно, что в лице советских солдат мы имеем дело со степными подонками. Это подтверждают поступившие к нам из восточных областей сведения о зверствах. Они действительно внушают ужас. Их невозможно даже воспроизвести в отдельности. Прежде всего, следует упомянуть об ужасных документах, поступивших из Верхней Силезии. В отдельных деревнях и городах бесчисленным изнасилованиям подверглись все женщины от 10 до 70 лет. Кажется, это делается по приказу сверху, так как в поведении советской солдатни можно усмотреть явную систему» (Й. Геббельс, «Последние записи», М., 1998). «Ударная группа Власовской армии во главе с полковником РОА Сахаровым 9 февраля 1945 г. при поддержке немцев вновь заняла расположенные в излучине Одера населенные пункты Нойлевин и Керстенбрух. Согласно немецкому докладу от 15 марта 1945 г., население обоих пунктов «подвергалось са мым жутким надругательствам». В Нойлевине были найдены застреленными бургомистр, а также находившийся в отпуске военнослужащий вермахта. В одном сарае лежали трупы трех оскверненных и убитых женщин, у двух из которых были связаны ноги. Одна немецкая женщина лежала застреленной у дверей своего дома. Пожилая супруже ская пара была задушена. В Нойбарниме были найдены мертвыми 19 жителей. Тело хозяйки гостиницы было изувечено, ноги связаны проволокой. Здесь, как и в других населенных пунктах, осквернялись женщины и де вушки, а в Керстенбрухе — даже 71-летняя старуха с ампутиро ванными ногами. Картину насильственных преступлений со ветских войск в этих селах излучины Одера, как и повсюду, дополняют грабежи и умышленные разрушения…» (Марк Солонин, «Весна победы. Забытое преступление Сталина»). А в это же самое время, 14 марта 1945 года, Эренбург, этот монстр лживой советской пропаганды, нагло заявлял в своей очередной статье: «Наша ненависть — высокое чувство, оно требует суда, а не расправы, кары, а не насилия. Воин Красной Армии — рыцарь. Он освобождает украинских девушек и французских пленных. Он освобождает поляков и сербов. Он убивает солдат Гитлера, но он не глумится над немецкими старухами. Он не палач и не насильник. На немецкой земле мы остались советскими людьми. Мы видим немок, еще вчера издевавшихся над нашими девушками. Эти немки испуганы, угодливы, блудливы. Мы говорим: пусть работают в поте лица своего. Пусть те из них, кто повинен в злодеяниях, ответят перед судом. Но советский воин не тронет женщины. Но советский воин не станет издеваться над немкой или любезничать с нею: он выше ее, он ее презирает за то, что она была женой палача, за то, что воспитала изувера. Молча пройдет мимо немецкой женщины советский воин: он пришел в Германию не за добычей, не за барахлом, не за наложницами, он пришел в Германию за справедливостью. Он пришел не для того, чтобы разглядывать глупую и жадную куклу, а для того, чтобы укротить Германию». В 2002 году вышла книга авторитетного английского историка Энтони Бивора «Падение Берлина.1945». В этой книге Э. Бивор доказывает, что в одном лишь Берлине жертвами насилия, нередко многократного, со стороны советских солдат стали до130 тысяч немецких женщин и девочек. Около 10 тысяч женщин впоследствии умерли, зачастую покончив с собой. Многие были убиты на месте насильниками. Всем немкам в возрасте от 8 до 80 лет было просто противопоказано появляться на берлинских улицах. Всего же за время «освобождения» Германии советские солдаты, по оценке Э. Бивора, изнасиловали около 2 миллионов немецких женщин – от девочек до старух. Рецензируя книгу Э. Бивора, газета «The Deily Telegraph» от 24 января 2002 г. приводит следующие данные: «Когда югославский коммунист Милован Джилас (Milovan Djilas) заявил протест Сталину, диктатор взорвался: “Как так, Вы не можете понять солдата, который прошагал тысячи километров через кровь, огонь и смерть и хочет развлечься с женщиной или взять себе какую-нибудь безделушку?”. А когда немецкие коммунисты предостерегли его, что изнасилования отвращают от них население, Сталин вспылил: "Я никому не позволю втаптывать в грязь репутацию Красной Армии!"». Энтони Бивор показывает, что советские солдаты нещадно насиловали не только немок, но русских женщин, освобожденных из «фашистского рабства». Что уж говорить о прочих славянках? Лев Копелев вспоминает, как еле спас от оравы пьяных танкистов девушку-польку, вопившую: «Иезус Мария, я полька!»; впрочем, на доблестных совков это не оказывало ни малейшего воздействия, их остановил лишь наведенный пистолет (а мог бы и не остановить!). Да что там польки: вспомним осень 44-го, «освобождение» Югославии. Сербы очень скоро пришли в ужас от дикого поведения нахлынувших с востока «братушек». Не в Восточной Пруссии, задолго до Берлина, в «братской» славянской стране – изнасилования, грабежи, короче, весь джентльменский набор красной военщины. Кстати, знакомая белоэмигрантка, проживавшая тогда в Белграде, рассказывала, что совки зверски, скопом изнасиловали ее подругу, русскую. Массовые военные преступления красных продолжались и после капитуляции Германии. В мае 1945 года знаменитый германский летчик-ас Эрих Хартманн в составе колонны пленных и гражданских беженцев был передан американцами совку. Ему пришлось стать бессильным очевидцем чудовищного «пира победителей». «Проехав несколько миль, колонна остановилась. Эриху и его товарищам приказали спуститься на землю. И тут в поле их окружили русские солдаты. Полные дурных предчувствий немцы начали выбираться из грузовиков. Русские немедленно начали отделять женщин от мужчин. Прежде чем американцы уехали, они получили представление о том, на какую участь они невольно обрекли немецких женщин и детей, единственным преступлением которых было то, что они родились в Германии. Американцы обнаружили, что их союзники способны превзойти все мыслимые и немыслимые пределы человеческой жестокости. Молодые парни из Алабамы и Миннесоты воочию увидели Медведя в действии. Полупьяные солдаты Красной Армии, увешанные винтовками и пулеметами, построили безоружных немцев в шеренги. Другие русские начали валить на землю женщин и девочек, срывать с них одежду и принялись насиловать свои жертвы прямо перед строем остальных русских. Немцы могли лишь молча сжимать кулаки. Американские солдаты из своих грузовиков смотрели на все это широко открытыми глазами. Казалось, их просто парализовало это зрелище. Когда две молодые немецкие девушки, раздетые догола, с криком бросились к грузовикам и в отчаянии начали карабкаться туда, американские часовые оказались достаточно сообразительными, чтобы втащить их наверх. Русским такое благородство совсем не понравилось. Стреляя в воздух и дико крича, русские бросились к американским грузовикам. Американские солдаты поспешно взяли оружие на изготовку, и грузовики помчались по дороге. Когда исчезло последнее препятствие, русские набросились на немецких женщин. Молодая немецкая женщина, чуть за тридцать, мать 12-летней девочки, стояла на коленях у ног русского капрала и молила бога, чтобы советские солдаты взяли ее, а не девочку. Но ее молитвы остались без ответа. Слезы текли по щекам, когда она посылали молитвы к небу. Немецкие мужчины стояли, окруженные пулеметными стволами. Русский капрал отошел от женщины, его лицо исказила глумливая усмешка. Один из солдат изо всех сил ударил женщину сапогом в лицо. “Проклятая фашистская свинья!” — заорал он. Молодая мать упала на спину. Солдат, который ее ударил, выстрелом в голову из винтовки убил ее. Русские хватали всех немецких женщин, которых видели. Маленькую дочь убитой женщины потащил за танк убийца ее матери. К нему присоединились другие русские. Полчаса раздавались дикие крики и стоны. Потом совершенно голая девочка, не способная держаться на ногах, выползла назад. Она скорчилась и замерла. Однако в той общей картине зверств, которую сейчас представлял луг, страдания этой девочки не были чем-то особенным. Беспомощные немцы убеждали русских часовых позволить им помочь девочке. Взяв винтовки наперевес, русские позволили германскому медику подойти к девочке. Через час она умерла, и ее последние всхлипывания огнем жгли сердца Эриха и его солдат. 8- и 9-летних девочек раз за разом безжалостно насиловала озверелая русская солдатня. Они не выказывали никаких других чувств, кроме ненависти и похоти. Пока все изверги удовлетворяли себя среди диких криков и плача женщин, Эрих и его солдаты сидели под дулами пулеметов. Забрызганные кровью русские, удовлетворив вожделение, сменяли товарищей за пулеметами, принимаю охрану над германскими солдатами. Матери пытались защитить своих дочерей, но их избивали до потери сознания и оттаскивали в сторону, а потом насиловали в таком состоянии. Закаленных в боях пилоты, прошедшие сотни боев и получившие множество ран, просто отшвыривали в сторону. Пораженный в самое сердце тем, что увидел, Эрих нечеловеческим усилием воли подавил приступ рвоты. Подобная оргия просто не могли тянуться долго. Похоть была насыщена, и начали появляться первые признаки жалости. Иногда ухмыляясь, иногда безразлично, иногда чуть удрученно, русские солдаты вернули женщин и девочек, над которыми кончили издеваться. Тех, кого утащили прочь от грузовиков, больше никто не видел. Остальные падали без чувств на руки потрясенных отцов и мужей. Они полной мерой хлебнули унижения и страдания, но все это еще не закончилось. Немцы были согнаны в импровизированный лагерь на лугу. Им было позволено пройти к озеру, чтобы умыться и постирать одежду. Потом вокруг луга было выстроено кольцо из 30 танков, чтобы организовать охрану на ночь. Русские солдаты снова и снова возвращались к немцам, утаскивая женщин и девочек, которым не могло помочь присутствие мужей и отцов. Насилие продолжалось всю ночь, прекратившись только перед самым рассветом. Женщин притащили назад, как сломанные куклы, когда русские натешились. Солдатам JG-52 (эскадрилья, в которой служил Э. Хартманн – А.Ш.) этой ночью пришлось сделать трудный выбор, и многие из них его сделали. Когда первые лучи солнца упали на окруженный танками луг, множество немцев не поднялось. Те, кто проснулся, обнаружили, что находятся в ужасном царстве смерти, которая каленым железом запечатлелась в их памяти навсегда. Когда Эрих проснулся, то увидел унтер-офицера с женой и дочерью, лежащих рядом. Сержант тихо перерезал жене вены на руках самодельным кинжалом. Потом он так же убил свою 11-летнюю дочь, после чего перерезал вены и самому себе. Жизнь медленно уходила из них, пока Эрих спал невдалеке. Другие мужчины задушили своих жен и дочерей, после чего сами повесились на бортах грузовиков. Они предпочли смерть долгому и мучительному умиранию. Эрих начал спокойно разговаривать сам с собой, чтобы преодолеть страшное воздействие кровавых сцен на сознание. “Ты должен жить, Эрих, что бы не случилось. Ты ДОЛЖЕН выжить, чтобы рассказать другим о том, во что сам не можешь поверить сейчас, когда смотришь на все это. Ты никогда не сможешь забыть, что способны натворить люди, опустившиеся ниже всяких животных”» (Р. Ф. Толивер, Т. Дж. Констебль, «Эрих Хартманн: белокурый рыцарь Рейха», Екатеринбург, 1998). По словам известного журналиста Дэниела Джонсона, «немецкие женщины военного поколения все еще называют военный мемориал Красной Армии в Берлине "Могилой Неизвестного Насильника”». Что же касается пафосного монумента «воина-освободителя» с немецкой девочкой на руках, то, как подметил историк Марк Солонин, «немецкая девочка могла оказаться в руках советского солдата в другой ситуации и с другими для девочки последствиями»… Апрель-май 2009 г.

Национал-демократия как проект. Часть I. Новое пространство Нет, не всякий “дух, враждебный государству”, есть дух, враждебный народу, потому что не всякое государство — народ; злейшим врагом народа, внутренним нашествием может быть иное государство. Д.Мережковский История — это постоянные изменения, вечная перестройка кажущейся стабильности. Л.Гумилев Русское против российского Минувшим летом в газете “Завтра” появились занятные откровения известного путинского политработника Михаила Леонтьева (наконец-то он “дозрел” до рупора неосовковой имперщины!). М. Леонтьев рассказывает о своей реакции на распад СССР: “Я не мог поверить, что все происходит на самом деле. Союзные республики были химерой(?), придуманной “понарошку”, чтобы убедить прогрессивное человечество в поддержке национально-освободительного движения во всем мире — не у нас же дома! И вдруг “заработало”, как на самом деле! Словно мультик — детскую сказку начали воплощать в жизнь буквально…” Цитатка сия наглядно демонстрирует степень цинизма и тупости советских “образованцев”, ныне составляющих масс-медийную касту “властителей умов”. Тот факт, что СССР будет развален национализмом союзных республик, был очевиден еще в 1988-89 гг. на уровне кухонной “аналитики”. Дело в том, что эти самые республики были вовсе не химерой — химерическими, не существующими в плане национальной субъектности, были и остаются русские регионы империи. Эти “безнациональные” области наглядно иллюстрируют положение русских в России как народа, пораженного в правах. Конечно, я вспомнил о М. Леонтьеве не затем, чтобы порассуждать об умственных способностях дипломированных совков, чья совковость ныне органично трансформировалась в “консервативную систему ценностей” и даже в “православие, самодержавие, народность”. Речь вот о чем. Если вчера М. Леонтьев и ему подобные не разглядели в национально-освободительных движениях союзных республик — прежде всего Балтии и Украины — могильщиков советской империи, то сегодня им тем более не понять, что на этот раз уже не “окраинный”, а русский национализм выступает в качестве главной антиимперской силы, которая завершит демонтаж постсоветского пространства. И положит начало принципиально новому историческому циклу. В течение последних полутора лет произошло окончательное размежевание русского национализма с российским патриотизмом. Отныне это не просто различные, а противоборствующие системы ценностей. Российский патриотизм открыто декларирует себя как верного прислужника Государства, причем любого: царского, советского, постсоветского, поскольку все эти генерации Империи онтологически едины. С точки зрения патриотов исторический смысл существования русского народа состоит в жертвенном (обязательно жертвенном!) служении имперскому Левиафану Системы, который в патриотических толкованиях приобретает даже сакральные, религиозные черты (православно-монархическая концепция “удерживающего теперь”). Согласно патриотам, собственной судьбы у русских нет; их судьба — это судьба наднационального гипер-Государства, судьба Империи. Не господствовать в Империи, а быть ее вечным, безропотным донором, безликим скрепляющим раствором; смиренно нести бремя имперских “сверхзадач” — за счет собственного “бытоулучшательства” и “мелкобуржуазного” благополучия”; быть агнцем на отнюдь не бескровной имперской “литургии” — такова участь русских в патриотическом понимании. Народ-холоп, народ-крепостной, вечные рабы и юродивые, перманентные колхозники и пролы — вот русские глазами патриотов. Законченная форма этой идеологии — православно-монархический сталинизм в духе Владимира Карпеца и Олега Платонова. Правда, есть и те, кто пытается формулировать имперскость с позиций гипотетического русского господства. Они полагают, что Российская империя — прошлая и настоящая — это, мол, “неправильная” империя, как они говорят, “антиимперия”, превратившая русские регионы в колонии окраинной метрополии. Эти патриоты считают возможным построение “правильной” империи, и в качестве примера таковой называют, в частности, Британскую империю, где белая метрополия довольно долго кормилась за счет цветных колоний. При этом они игнорируют, во-первых, исторический финал Британской империи (как видим, “неправильная” Российская империя ее пережила). А во-вторых, поток мигрантов, заполонивший нынешнюю Великобританию — это “отдача” именно имперского прошлого, поскольку большую часть этого потока составляют выходцы из бывших британских колоний. Теперь уже бывшие колонии кормятся за счет имперской метрополии, успешно колонизируя последнюю. Нам, современным русским, Британская империя интересна только примером успешной борьбы с этой империей — я говорю о Ганди с его наступательной стратегией массовых ненасильственных акций. Я считаю, что любая империя приводит к культурно-расовому хаосу и деградации исходного этноса. Любая имперская государственность, будь то эклектическое царство Александра Македонского или цезаристский Рим — это патология. Очевидно, сколь деградировал эллинский мир, став миром эллинистическим; очевидно, что именно Римская империя своей “глобализацией” создала все условия для успеха христианской проповеди космополитизма и всесмешения. Антиимперство национал-демократов — это не тактика, а принцип. Мы принципиально неимперские националисты. Не через реставрацию Империи лежит путь в русское будущее, а через труп империи. Благодаря Империи русский народ так и не стал нацией, а все еще остается на положении народа при Государстве, вроде подмастерья Ваньки Жукова при суровом хозяине-мастере. Нацией, а точнее созвездием наций русский народ сможет стать только в том случае, если откроет шлюзы для своего регионалистского развития. Единственно органичным мне представляется компактное национальное буржуазное государство, вроде тех, что сегодня развиваются в Восточной Европе, прежде всего в Балтии. Несбывшийся Ельцин Однако и такое государство для нас, русских националистов нового поколения, не может быть “божеством”. Любое государство для нас вторично, поскольку относится к технологии исторического бытия нации. Национал-демократия — это первое в российской истории преодоление государственного фетишизма с позиций русского национализма. Национал-демократия стремится к понижению роли государства путем развития народного самоуправления всех уровней, расширения прямой демократии, создания “вечевых” структур, которые смогли бы стать реальной народной альтернативой существующей бюрократии. Кроме того, национал-демократия выступает за формирование армии на добровольной основе. И, конечно же, мы — против диктата и самого существования имперского центра, где бы таковой ни возник. Империя “заморозила” русских в состоянии некой безликой этномассы. Поэтому мы за русский регионализм как непременное условие нормального национального генезиса русского народа, его “разморозки” на уровне региональных субэтносов. Пусть, как говорится, расцветет сто цветов! Речь идет о возникновении целого ряда Русей, в которых начнется процесс формирования нескольких русских буржуазных наций. Не исключено, что в дальнейшем они обретут особые имена, оставив понятие “русский” для обозначения своей общности, в качестве исторического маяка. Эти Руси могли бы образовать Конфедерацию, цивилизационно ориентированную на Европу (кто-то предложил назвать этот проект “Русская Европа”). Только так может быть завершен демонтаж постсоветского пространства, начавшийся на заре 1990-х годов. Сейчас в авангарде этого процесса идет оранжевая Украина. Но, повторяю, завершить его — бескровно, исторически обоснованно и исторически перспективно — способен только новый русский национализм, русская национал-демократия, поскольку наше антиимперство исходит из жизненных интересов русского большинства населения России. Свободная от удавки федеральной и местной бюрократии, от диктата паразитарного центра и засилья этномафий, опираясь на огромный творческий и деловой потенциал народа и взаимопомощь, Русская Конфедерация, несомненно, займет достойное место в цивилизации “Богатого Севера”. В далеком феврале 1990 г. Борис Ельцин, выступая в Уральском политехническом институте, заявил: ” …в составе РСФСР после референдума могут образоваться семь русских республик: Центральная Россия, Северная, Южная, Поволжье, Урал, Сибирь, Дальний Восток” (см. “Русская мысль”, 16 февраля 1990 г., Нью-Йорк). Вот кто, оказывается, впервые провозгласил идею самоопределения русских в России, которая сегодня на всех политических уровнях и во всех политических лагерях воспринимается как необсуждаемая ересь! Так думал и говорил ранний, революционный Ельцин, стремившийся порвать не только с советским наследием, но и с имперской “кармой” в целом. Это был национал-демократический Ельцин, столь пленивший своим русским антикоммунизмом писателя Виктора Астафьева. Этот Ельцин не нашел понимания и поддержки у т.н. патриотических сил. Именно патриоты стали главными критиками антиимперской позиции раннего Ельцина, которая шельмовалась ими как “антирусская”. Проект семи русских республик не вызвал воодушевления и у т.н. “демков”, старавшихся вообще не замечать наличие русских в России. В итоге возможность национал-демократического решения русского вопроса была упущена. В конце концов, Ельцин начал неуклонный дрейф в сторону имперской реставрации, что в итоге привело к бессмысленной и кровавой Чеченской войне, совершенно ненужной русскому народу, равно как и сама Чечня вкупе со всем Северным Кавказом. Этому Ельцину, завалившему Грозный трупами русских парней и воздвигшему в столице византийский “самовар” храма Христа Спасителя, патриоты аплодировали. В результате вместо шанса на собственную историю русские получили пошлую православно-совковую державность; начав с антисоветизма и русского “сепаратизма”, Ельцин закончил выдвижением чекиста Путина с его “вертикалью власти” и “единой, неделимой Россией”. Если русским националистам и есть за что не любить Бориса Ельцина, так это не за развал Империи, а за то, что он сохранил ее базовую часть, ее исходный плацдарм, реторту реванша — Российскую Федерацию. Пора распустить “колхоз” Как уже сказано, патриоты — это беспринципные прислужники Империи в любых ее “реинкарнациях”. Точнее, они прислужники любых хозяев этой Империи. Функция патриотов — чисто холуйская: мобилизовывать русских “на труд и на подвиг” в интересах этих хозяев, будь то цари, комиссары, попы, партбоссы, чинуши или просто палачи. Короче, патриоты — это опасные враги русского народа, а патриотизм — это зловонный отстойник фанатиков, изуверов, карьеристов и моральных уродов. На протяжении веков патриоты убеждают русских — и небезуспешно! — что огромный и склизкий “Левиафан Отчуждения” — государство Российское — это “мать-родина”, перед которой они, русские, “вечно в долгу”. В действительности “родина-мачеха” безмерно задолжала русскому народу — и сейчас пришло время сполна заплатить по счетам. Национал-демократы ставят своей целью освобождение русского народа от национального и социального гнета Империи. В лице национал-демократии русский национализм впервые в истории обозначил Российское государство как главного врага русского народа. Это Государство — оборотень-вампир, питающийся русской плотью и кровью, духом и разумом — причем делающий это якобы от имени самих жертв и якобы в их же интересах. Чудовищный гибрид Орды, Византии и Совдепа, это Государство имеет к нам, русским, отношение такое же, какое, скажем, Британская империя имела к индусам, а Османская порта — к балканским славянам. Правда, в сравнении с Россией, названные империи были куда как честнее: они не навязывали себя порабощенным народам в качестве “любимой родины”. Русский народ в гораздо большей степени жертва Империи, чем ее строитель. Российское государство, начиная со становления московского централизма, колонизировало русских, подвергая их насильственной имперской ассимиляции, стирая их регионалистскую самобытность, ущемляя местные права и вольности, усиливая казенное тягло. И при этом льстило русским, подобно тому, как на послевоенных сталинских плакатах изображались голубоглазые чудо-богатыри, поднимающие страну из руин. Вот только “забывали” изобразить на их телогрейках лагерные номера. Империя — это лжеродина и лжесудьба русских. Настало время обретения русскими своих подлинных родин и своих национальных судеб. Да, их будет несколько. Ельцин, например, в свое время насчитал целых семь. Национал-демократия предлагает русскому народу: — жить и работать для себя и на себя, а не на имперско-бюрократического “дядю”; — руководствоваться своими реальными жизненными интересами, а не фантомными идеологическими конструкциями типа “Третий Рим” или “Третий Интернационал”; — демократию и гражданское достоинство вместо сакрализированного холопства; — “Русскую Европу” вместо прозябания в азиатской истории с ее кровищей и коррупцией; — национальный эгоизм и самоуважение вместо имперского интернационализма и самоумаления. Положение русских в Империи чем-то напоминает положение сельхозрабочих в советских агрогородах. Сельские пролы лишены правовой и природно-мистической связи со своей землей, отчуждены от нее. Их родная земля и ее богатства — во власти партийно-хозяйственной бюрократии, которая, по сути, и выступает в роли собственника. Аналогия прямая. Пора распустить “колхоз” Империи, обеспечивающий халяву чинушам и этномафиям за счет наших кровных русских трудодней. Пора нам с имперской “барщины” уйти на свои региональные “отруба” и зажить своим умом и по своей воле, а не по указке паразитарного центра в любой его ипостаси, будь то самодержавие, комиссародержавие или нынешнее гэбэдержавие. Как поет БГ, “пора вернуть эту землю себе”. Русским нужна разукрупненная и приватизированная государственность, которая была бы их частной собственностью, как кулацкий хутор. “Город Зеро” Но хотят ли русские покидать “колхоз” Империи? Из реальных, не аллегорических колхозов они выходить не торопятся, “архангельских мужиков” не очень-то много. Главный враг русских — их собственное имперское сознание. Это тот самый Саурон, который сидит в каждой русской голове, заставляя нас отождествлять родину с империей, народ — с государством, себя — с властью и ее деяниями. Так мы попадаем в заколдованный круг собственных представлений, в химерическую длительность российской псевдоистории, в деспотию иллюзии, требующую от нас, русских, отнюдь не иллюзорных жертв. Есть такой раннеперестроечный фильм К.Шахназарова, который сегодня идет все реже: “Город Зеро”. В провинциальный город, где-то в Центральной России, приезжает командировочный из столицы (блестящая роль Леонида Филатова) и попадет в особый пространственно-временной континуум, в безысходную реальность, пронизанную абсурдистским магизмом. Один из центральных героев фильма — городской прокурор, рассуждающий о строительстве и укреплении Государства как главной исторической миссии русского народа. Путинец до Путина, он противостоит временной оттепели, ждет своего часа. В конце концов, после безуспешных попыток сбежать в прежнюю, большую жизнь герой Филатова навсегда остается в фантасмагорическом городе, выпавшем из истории. Город Зеро — в самом герое, а не вовне. Можно сказать, что это аллегория русской судьбы в закольцованной псевдоистории государства Российского. В фильме его символизирует пятисотлетний реликтовый дуб в городском парке, насквозь усохший и мертвый, и потому, как мумия Ленина, питающийся энергией живых, их поклонением и любовью. Национал-демократия — это стремление разорвать заколдованный круг из циклических “оттепелей” и “заморозков” и вернуться в историю. Точнее, начать, наконец, собственно русскую историю — построссийскую. После России Мало освободиться от идеи Империи. Страшно сказать: нам, русским, надо освободиться от идеи России. Дело в том, что “Россия” — это тот пленительный псевдоним, прикрываясь которым Империя проникает в русское сознание и завладевает им. Россия — это сладкий гипнотический шепот в нашей душе, песня о широте и размахе, безбрежности и просторе. Этот тот безграничный “поэтизм”, который логически заканчивается безграничным этатизмом. Любовь к безграничному простору оборачивается контролем над этим простором, причем столь же безграничным, как сам простор. Великий Анарх оборачивается Великим Монархом. Любовь к простору оборачивается любовью к системе контроля над простором, тем более что последняя не лишена своего рода размаха и шири (неслучайно боевым кличем опричников было залихватское “Гойда, гойда!”). Российское государство — это как бы зеркало, в котором отражается российский простор. “Пространства уходят в пространства…” — так, кажется, писал известный поэт серебряного века. Тему вскоре продолжила знаменитая советская песня сталинской эпохи: “Широка страна моя родная…”. Она опять же о просторе, о шири, о вольно дышащем человеке. А “страна широкая” между тем представляла собой единый и неделимый концлагерь. Снова — диалектическое единство противоположностей: простора и системы контроля над ним. “Россия — это ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек”, — влюбленно изрек К. П. Победоносцев. Лихой человек — это тот самый, кто потом “вольно задышит”. А кто такой Победоносцев? Да из числа контролеров. И он как бы благословляет чиновно эту русскую ходьбу, эту безбытность и неукорененность, этот анархизм, взбивающий сливки Империи. Взять хотя бы казаков-первопроходцев, бежавших от Москвы, от Государства, а в действительности тащивших его за собою “встречь солнцу”, как шлейф. Вслед за “лихим человеком” на новые земли приходил Победоносцев и переписывал оные. И сам “лихой человек” тоже попадал в реестр, получал от властей широкие служилые лампасы, сохраняя, в лучшем случае, некоторые вольности. “…Прибирала партия к рукам, направляла, строила в ряды”, — позднее отчеканил Маяковский. По части прибирания и направления с последующим построением большевики далеко переплюнули победоносцевых. Всякая “лихая ходьба” была отрегулирована в правильные потоки гулаговских эшелонов. Контроль над простором стал действительно безграничным, всепроникающим, как лютый мороз. Система ГУЛАГа — так история “подшутила” над русской любовью к шири. Настало время русской любви не к шири, а к своему региональному Ширу. Пора нам, русским, превозмочь прельщение “большим стилем” в государственном строительстве. Имперский высотный дом обернулся для русских абсолютной бездомностью. Пора нам почувствовать вкус к “малым” государственным формам, к основательному регионалистскому обустройству. Взять хотя бы “центральную” Россию. Представьте себе пространство, скажем, от Воронежа до Ярославля. Да что там говорить: хотя бы карту Подмосковья с прилегающими областями. Попробуйте проехаться, например, от Ростова Великого до Серпухова. Это же огромная страна, вытянуть ее на современный европейский уровень — уже великое дело. Хватит любить Великую Россию, полюбите свой регион, обустройте его, верните достоинство, процветание и историю своей реальной, “малой” родине, переформатируйте свой национализм. В Империи мы уже жили, причем плохо; Империя так и не стала ни православным “государством правды”, ни социалистическим “царством Божьим на земле”. Так, может быть, русские регионы смогут стать простыми, без затей, русскими Швециями? От имперской гигантомании и мессианских амбиций — к национально-буржуазному обустройству “малых” родин. С облаков “всемирно-исторических миссий” — на свою конкретную региональную почву. Готовы ли к этому русские? Ответ неоднозначный. Залесье против Московии В “центральной” России — пока явно не готовы. Здесь явно довлеет великодержавная карма Московии. “Центральный” регион воспринимает себя именно центром “вся Руси”; чувство родины у “московитов” распространяется на всю Империю. Если, например, казаки и сибиряки традиционно воспринимают Россию как бы со стороны (в Сибири издавна говорят “Поехал в Россию”, т.е. за Урал, “Приехал из России”), то жители “центра” устойчиво отождествляют себя с Россией в целом, у них везде — Россия. Этот регион для национал-демократии самый проблемный. Не будем забывать, что именно он испытал наибольшее влияние Орды, стал колыбелью самодержавия, душителем свобод и самобытности других русских земель. Московия, регион Золотого Кольца — это очаг культурно-государственной патологии, откуда расползлись имперские метастазы, отравившие русскую судьбу. Совсем неслучайно этот регион в эпоху гражданской войны стал бастионом большевизма, восстановившего Империю. Тут явно господствует некий темный “эгрегор” тирании. Поэтому взращивание регионалистского самосознания, регионалистского мифа в этой зоне повышенной державности — задача наитруднейшая и наиважнейшая. Достаточно вывести из имперского “поля” одну лишь Московию, чтобы “дезактивировать” всю Империю разом. Прежде всего, необходимо перфорировать православно-государственнические, царистские стереотипы, здесь особенно сильные. Им надо противопоставить идею русской демократии — подчеркнуто светскую, но в языческом дизайне. Самое время вспомнить, что институт веча знали не только Киев и Новгород, но и Северо-Восточная, Залесская Русь: Ростов Великий, Переславль-Залесский, Суздаль, Владимир — пока в ней не утвердилось самовластие князей с половецкой кровью, заложивших основы московского самодержавия (впервые идею Залесья в личной беседе со мной высказал Илья Лазаренко в феврале с.г.). Пора вернуть этому региону его исконное древнее имя, создать новый, светлый исторический миф этой земли, а также привлекательный образ ее европейского, демократического будущего. Нужны новые архетипы, ни больше, ни меньше. Московия должна снова стать Залесьем. Сие непросто, поскольку даже регионализм, экстраполированный на эту почву, воспроизводит архетип Московского княжества со всеми вытекающими, тем более что московитский “эгрегор” активно подогревается такой большой фабрикой как РПЦ. Но схватка уже началась: пока на уровне мыслеобразов, но вечевое белокаменно-романское Залесье уже противостоит Московии с ее татарским кнутом и плахой. Надо “накачивать” залесский “эгрерор” — и тут широчайшее поле для общественной и культурной деятельности в плане т.н. краеведения. Необходимы клубы краеведов Залесья, где бы собирались историки, политики, журналисты, выступали продвинутые музыканты. Нужны научно-практические конференции по залесскому регионализму и языческие фестивали. Пора вспомнить, что эта земля когда-то была страной вольных вятичей, долго сопротивлявшихся государственной централизации и крещению. Белый и красный — любимые цвета вятичей — указывают на их балтское происхождение (те же цвета у поляков, латышей и белорусов). Так что Европа гораздо ближе к Залесью, чем это кажется на первый взгляд. Ну а сама-то Москва? Москва-столица? Она действительно “достала”, эта Москва — своей наглостью, нахрапом, запредельным богатством напоказ. Московский диктат, московская “глобализация” ненавистны всем регионам России, в том числе и “центральному”. Эта всенародная неприязнь к столице имеет глубочайшие исторические корни: напомним, что в знаменитой Китежской легенде под “татарами” подразумевалась Москва, “которая, захватывая город за городом, устанавливала в них новые порядки, очень неприятные для ревнителей старины” (Л. Гумилев). Открыто критиковать Москву было весьма опасно уже и в те времена (тем не менее, сохранился и нешифрованный вариант Китежской легенды). Чем скорее в самой Москве появятся собственные регионалистские силы, сознающие, что имперская судьба, навязанная Москве ее властителями, разрушает саму же Москву, превращая ее в тошнотворный гибрид храма-новодела и офиса — тем лучше. Нынешняя Москва — это злокачественный город, паразитарный мегаполис-полип, заслуживающий лишь отвращения и всенародной ненависти. Достаточно сказать, что зарплата в столице, замкнувшей на себя всю политическую структуру страны, все экономические связи и финансовые потоки, в четыре раза выше, чем в регионах! Так продолжаться не может. Недалек день, когда вокруг столицы раскинутся огни осадного лагеря. Надо вернуть Москву ей же самой, избавив ее от страшного исторического возмездия. Надо освободить ее от имперского проклятья, от черной кармы убийцы русской свободы. Пора сделать ее городом для людей, а не для чиновного обогащения. Именно национал-демократы должны возглавить в Москве движение за нормальную экологию, а так же народные выступления против уплотнительной застройки и разрушения исторического центра города. “МОСКВА ПРОТИВ СТОЛИЦЫ” — таким мог бы быть лозунг движения за превращение Москвы из средоточия чиновных и этнических мафий в нормальный русский город. Ведь когда-то, в незапамятные времена, вече было даже в Москве. Дайте Москве шанс! “Индейцы” с шашками Казалось бы, иначе, чем в “центральном” регионе, должны обстоять дела в казачьих землях, извечных антиподах “центра”. А вот и нет. Вместо того чтобы, используя распад СССР, вспомнить свою независимость, республиканские традиции ХVI-XVII вв., казаки нацепили царские погоны и ударились в молебны, в банкеты, в опереточные войсковые круги с непременным “Любо!” и в мечты о новой “государевой службе”. Появились даже казаки-монархисты, невиданные досель. Ведь Дон принес крестное целование царям лишь после подавления восстания Степана Разина и служил “центру”, можно сказать, по договору, который почел расторгнутым после Февраля 1917 года. В эпоху гражданской войны основным движителем казачьего антибольшевистского сопротивления был типичный областнический сепаратизм, который с новой силой вспыхнул в годы Второй Мировой войны. Так, атаман Краснов ратовал за освобождение казачьих земель из-под власти Москвы и образование независимой Казакии. Выступая на курсах пропаганды в Потсдаме (1944), он говорил: “…Москва всегда была врагом казаков, давила их и эксплуатировала. Теперь настал час, когда мы, казаки, можем создать свою, независимую от Москвы жизнь”. Нынешние казаки-монархисты с совковым душком — это явный постсоветский “новодел”, охотно поощряемый чиновниками и попами. В общем, сегодняшнее “возрожденное” казачество — это просто околополитический китч. Яркий пример оного — недавний костюмированный праздник, в ходе которого опереточные “запорожцы” высаживались на Тамань, а затем получали грамоту на владение Кубанью из рук ряженой “Екатерины Второй” (училка? Продавщица? Супруга местного мэра?). Завершила шоу кавалерийская рубка лозы, окончательно создавшая атмосферу этнографического действа в индейской резервации. Сценка с “царицей” и “рубка лозы” — это ключевые моменты для характеристики современного казачества. Во-первых, нынешние казаки демонстрируют, что готовы верноподданнически получать свои земли и права из рук Государства, вместо того, чтобы все брать самим, как это делали их удалые самостийные предки. Во-вторых, казаки, похоже, согласны на роль “индейцев” с шашками. А ведь сегодня подлинное казачество должно напоминать, скорее, вооруженных фермеров-африканеров в нынешней ЮАР, быть этакой народной мотопехотой. Возможна даже легкая казачья авиация, вертолетная. Что, денег нет? Не смешите: та же Кубань — не самый бедный регион. Прав нет? Казак, права не дают, их берут. В борьбе обретешь ты право свое. Запад и Восток против “центра” В Сибири все гораздо интереснее. Идея сибирского областничества, идущая аж из позапрошлого века, жива. Опять заговорили о проекте Сибирской республики, который подпитывается не столь уж давней историей: в апреле 1918 года, на Приморском съезде крестьян и казаков, проходившем в Никольск-Уссурийске, эсеры выступили за созыв Сибирского учредительного собрания и отделение Сибири от Советской России. Так что идея Ельцина о Сибири как одной из семи русских республик могла бы в свое время лечь на весьма подготовленную почву. Да и сейчас еще не вечер. Дальний Восток — там тоже очень интересно. Этот регион просто перегружен историческим опытом “сепаратизма”. Тут и память о красной Дальневосточной республике, и о белом Приамурском Земском Крае. Владивосток, прекрасный европейский город на берегу теплого южного моря — он так и просится на роль столицы этакого русского “Тайваня”. Причем тут какая-то Москва, далекая, словно Плутон? А вот крайне западная Калининградская область. В свое время совок, “освободив” этот древний европейский край, изрядно его испоганил. В рыцарских замках чуть ли не коммуналки устраивали. Ну ладно, дело прошлое. В конце концов, нам, русским, Балтия тоже не чужая. Здесь и наш остров Рюген с его Арконой, где стоял знаменитый на всю Европу храм Свентовита; здесь был и прекрасный языческий город Ретра. Русским в Восточной Пруссии предоставлен уникальный исторический шанс: не просто быть поглощенными Европой, а стать самобытной частью Европы: Балтийской Русью. Не менее интересно на русском Севере и Северо-Западе. Здешний регионализм обращен к миру Северной Европы, от которой эти края были оторваны московской централизацией. Мотор процесса, конечно, Питер, унаследовавший харизму Великого Новгорода — маяка русской идентичности. Эта харизма проявилась сразу, как только Питер был освобожден от статуса имперской столицы. “Эгрегор” Новгородской республики настолько силен, что продолжает воздействовать спустя века даже на тех, кто к вольности совсем не расположен. Так, в апреле 1918 года (романтический период большевизма) в Советской России вдруг появилась Северная коммуна (Союз коммун Северной области), в которую вошли Петроградская, Новгородская, Псковская, Олонецкая, Архангельская, Вологодская, Северо-Двинская и Череповецкая губернии. Почти точный абрис древней Новгородской земли! Северная коммуна имела свой ЦИК и свою исполнительную власть — Совет комиссаров. Разумеется, потом Северная коммуна была аннулирована Москвой, которой к тому времени большевики уже вернули статус столицы, исправив западнический вывих Петра. История присоединения Новгородской республики к “центру” повторилась в виде пародии. Очевидно, не случайно, что неприязнь Москвы к Питеру возросла именно в советскую эпоху. Большевики, желая того или нет, вновь запустили старые архетипы. Новая “новгородская ересь” заявила о себе даже в эпоху тяжеловесного позднего сталинизма — в виде знаменитого “ленинградского дела”, когда питерский партлидер Кузнецов предложил сделать Ленинград столицей РСФСР и учредить компартию Российской Федерации, дабы усилить в СССР русский фактор. Бедняга Кузнецов, несостоявшийся Ельцин того времени, слишком поверил сталинским тостам за здоровье русского народа. Но в отличие от Горбачева, Сталин не захотел стать государем без государства. На “ленинградском деле” проявилось все сталинское “русофильство”. В Питере была устроена большая чистка, своего рода новый антиновгородский поход Ивана Грозного (в этом контексте расхожий термин “сталинские опричники” приобретает особо выпуклый смысл). Несмотря на то, что тогда в СССР смертная казнь была отменена, Кузнецова и его команду расстреляли (порядка 200 человек). Исключение, сделанное для них, со всей очевидностью показывает, что самым опасным для Империи был и остается русский вопрос, даже в такой, партийно-советской, квазирусской трактовке. Часть II. Новая личность Измена “родине” как спасение Как уже было сказано, идея России — это ментальная ловушка, которая делает русских пленниками Империи. Причем пленниками активными, обороняющими и совершенствующими свой плен, строящих апологетические идеологемы плена, создающих культуру плена, провозглашающих себя патриотами плена. Показательно, что идея России мирила, казалось бы, непримиримые лагеря. За что бились белые? Известно, за Россию. Как только выяснилось, что красные, пусть поначалу и не ведая того, бьются за то же самое — за Россию, за Империю — очень многие белые прекратили борьбу. И более того, пошли на сотрудничество с большевиками: в качестве военспецов, идеологов и даже тайных агентов ГПУ. Безотказная вербовочная формула Лубянки: “Вы нужны России. Подчеркиваю, не нам, а России. Режимы приходят и уходят, а Россия остается”. И, в общем-то, Лубянка права: сменяется листва, а “заколдованный, дикий” лес Империи пребывает вовеки. Наверное, не случайно, что самой непримиримой частью антисоветского спектра остались антиимперцы, враги России — национал-сепаратисты, прежде всего балтийские и украинские, которых совдеп и не пытался перевербовать. Уж на что Борис Савинков психологически и идейно был близок к национал-демократии, так ведь и он навернулся на идее России! Увидев, что большевизм стал Россией, Савинков признал большевизм. Про Колчака и Юденича, отказавшихся признать независимость финнов и эстонцев в обмен на их удар по Петрограду, я и не говорю. Родиной, мол, не торгуем. Целостность Великой России оказалась весомее будущего ГУЛАГа. Но издавна были и те, кто стремился разорвать этот заколдованный круг. Преодолеть морок. Изменить “родине”. Следует признать очевидное. Начиная с возвышения Москвы национальные интересы русских лежали в плоскости государственной измены. И даже ранее — с Батыя. Уже тогда лучшие русские люди, поневоле будучи вассалами сарайских “царей”, изменяли Монгольской империи — этой Прото-России. Они искали политической поддержки и военной помощи в борьбе против татар на Западе, в Европе — в родном культурно-расовом мире. Из них стоит назвать, прежде всего, князя Андрея Ярославича, окончившего свои дни эмигрантом в Швеции. Эта фигура пребывает в мрачной тени своего знаменитого брата-евразийца — Александра Невского, который в лице Батыя обрел себе нового отца, став ханским приемным сыном. Александр вошел в российскую историю как патриот № 1, а его брат Андрей — как изменник, предтеча двух будущих Андреев — Курбского и Власова. Измена князя Андрея состоит в его нежелании изменить своей европейской Руси и войти в “монгольский суперэтнос”, подобно брату-предателю. Официозная историография — царская и советская, невзирая на “классовые” противоречия, единодушно обвиняют в измене и Новгородскую республику — за то, что она не пожелала положить русскую свободу, русскую идентичность к ногам татарской Москвы. За то, что Новгород искал помощи у соседей-родственников — у Литвы и немцев, знавших его в качестве одного из великих городов ганзейской Европы. Чему же изменял Новгород? Будущему крепостничеству? Военным поселениям, позднее устроенным Аракчеевым на новгородской земле? Своему грядущему превращению в провинциальный совковый город? Каким мог бы быть Новгород, если бы не угодил в Россию? Смотрите на Стокгольм, Осло, Копенгаген, Гамбург… В изменники записано и славное русское боярство, доказавшее свою доблесть на Куликовом поле. Бояре, будучи носителями русского европейского самосознания, противились утверждению царизма ханского типа. В чем же состоит их измена? В том, что они не желали изменять своей русскости, своему европеизму и подлаживаться под нравы и обычаи крещеной татарской знати, составившей костяк опричнины? Или в том, что не изменили своим родственным связям с Западом? А может быть, их измена — в стремлении изменить русскую судьбу, снова сделать ее общеевропейской? В “Словаре” В.И.Даля читаем: “ИЗМЕНЯТЬ, изменять что, заменять, переменять, давать одну вещь вместо другой; переиначивать, переделывать, давать другой вид”. Второе значение этого слова — изменять кому: “переиначивать, нарушать верность, откидываться от кого, покидать, переходить к противнику”. Александр Невский, “перешедший к противнику”, и есть изменник во втором, расхожем значении этого слова. Он изменник Руси и патриот России, основанной Батыем. А его брат Андрей Ярославич, новгородцы, Курбский, Власов и весь трагический дискурс Русской Измены — это изменники в смысле “заменить, переменить, переиначить, переделать”. Они изменники потому, что стремились изменить, выправить русскую историческую судьбу, однажды исковерканную нашествием Азии. Они хотели не “изменить родине”, а заменить родину: рабскую, азиатскую Россию на вольную, европейскую Русь. Великая Идея Измены — всенародна. Изменить судьбу — личную и народную — стремились бояре, казаки, монахи, первопечатники, холопы… В 1564 году князь Курбский уходит в Литву, став Солженицыным того времени. В том же году Иван Федоров выпускает первую русскую печатную книгу — “Апостол”. В Москве. А спустя десять лет, в 1574-м, он печатает первую славянскую “Азбуку” и “Апостол”, но где? В “западэнско-бандеровском” Львове! А в 1580-1581 гг., опять же на “западэнщине”, в Остроге, он выпускает первую полную славянскую Библию (”Острожская библия”). Очевидно, на Западе Федорову работалось лучше, чем в Москве, где его обвинили в ереси. В 1601 году маршрутом Курбского ушел еще один лихой человек: дьякон Чудова монастыря Григорий Отрепьев, боярский сын. В 1604 году он вернулся в Московию во главе русско-польского отряда под именем царевича Дмитрия. Ненависть народа к московской власти в лице татарина-опричника Годунова была настолько велика, что ничтожными силами Лжедмитрий I вскоре дошел до столицы и стал весьма популярным царем. Это был первый западник на московском троне, человек умный, отважный, великодушный и щедрый, настоящий герой Русской Измены. Он собирался снять “железный занавес” и позволить думным людям ездить на учебу в Европу, облегчил положение холопов и беглых крестьян, вообще был демократичен, свободен от церковного обскурантизма и, судя по всему, вынашивал планы больших реформ. Это был, условно говоря, Петр до Петра; но если европеизм последнего так и не вырвался за пределы российской исторической парадигмы, то Лжедмитрий хотел ИЗМЕНИТЬ саму эту парадигму. В 1606 году в Россию из Польши перешел Иван Болотников — беглый холоп, побывавший в рабстве на турецких галерах. Освобожденный австрийцами, Болотников повидал Венецию, был в Польше, где заручился соответствующей поддержкой, а затем появился в Путивле, где возглавил народно-демократическое восстание, которое, по сути, стало войной русских регионов против ненавистного московского “центра”. Восстание поддержали около 70 городов Южной и Юго-западной России, Нижнее и Среднее Поволжье. Болотников — единственный из народных вождей, сумевший дойти до Москвы и осаждавший ее с октября по декабрь 1606 года. Хотели изменить судьбу, “тряхнув Москвою”, казаки Степан Разин, Кондратий Булавин, Емельян Пугачев. Не уничтожить это антинародное государство, так хотя бы убежать от него — не в Польшу, так хоть в Турцию, как казаки булавинского атамана Некрасова. Туда же, в случае неудачи, собирался увести своих казаков и Пугачев — даже Туретчина была им милее, чем Россия. А в 1812 году крепостным русским мужиками милее, чем “родина”, был “антихрист” Бонапарт. Простые крестьяне поначалу и не думали поднимать на французов пресловутую “дубину народной войны”, поскольку надеялись, что Наполеон отменит ненавистное крепостное право, даст мужику волю. На своего “царя-батюшку”, видать, надежды совсем не было. В 3-м томе “Войны и мира” Л. Толстой описывает, как богучаровские мужики отказываются ехать вслед за барыней “в эвакуацию”: “Вишь, научила ловко, за ней в крепость (т.е. снова в крепостную зависимость) иди!”. И это несмотря на то, что отказ ехать считался чуть ли не изменой царю. Разные интересы у мужиков и бар, разное видение “родины”. Ситуация поразительно напоминает 1941 год, когда нежелание эвакуироваться рассматривалось властями как ожидание немцев — а их действительно ждали: в Балтии и в Белоруссии, в Украине и в “центральном” регионе России. На Брянщине, где вскоре возникла знаменитая “Локотьская республика”, по донесениям НКВД “эвакуируемые семьи партийного и советского актива провожались под свист и недвусмысленные угрозы распоясавшейся антисоветчины, а часть сотрудников учреждений упорно избегала под различными предлогами эвакуации”. Получается, что Россия царская была чужда русским крепостным так же, как и Россия советская — их колхозным потомкам. Такова правда, а не патриотические мифы с их сусальным Сусаниным. Лето 1941-го с его повальной сдачей советских солдат в плен — это нечто исключительное лишь для тех, кто не очень знаком с историей, а точнее с характером отношений русских с Российским государством. Андрей Власов с его РОА — прямое следствие этих отношений. “Власовство” — это реакция не только на советский строй; корни “власовства” неизмеримо глубже. Соответственно, и смысл почитания “великой победы” гораздо глубже, чем это кажется на первый взгляд. Культ “великой победы” повязывает русских не только с Совком, но и со всей имперской историей. Он произрастает из этой истории и утверждает ее безальтернативность. Основной смысл этого культа состоит в исключении из русского сознания даже помысла о том, что Вторая мировая война предоставляла русским шанс на другую историю: национальную и демократическую. За пражским манифестом КОНР (1944) стоят тени Андрея Ярославича, Андрея Курбского и Марфы Борецкой, так же, как за сталинскими приказами — тени Батыя, Александра Невского и Ивана Грозного. Диагноз однозначен: культ “великой победы” надлежит удалить из русской личности, как аппендицит. В противном случае неизбежен перитонит и летальный исход. Традиция Измены должна быть реабилитирована и легализована в русском сознании. Патриотические химеры рухнут, как потемкинские деревни, стоит лишь увидеть, что тот же Иван Сусанин — это в действительности заплутавший в исторических дебрях русский мужик, так и не разобравшийся, где свои, а где — враги; что Минин — это крещеный татарин, который, идя на европейцев-поляков, отстаивал Россию как наследницу Орды; что герои-панфиловцы — это чистой воды миф, сочиненный в прокуренных редакциях прифронтовой Москвы; что Зоя Космодемьянская — это красная фанатичка, поджигавшая зимой крестьянские избы, дабы немцы не могли использовать их для постоя. Люстрация русского духа, люстрация самой русскости — вот что стоит на повестке дня. Необходима, если так можно выразиться, “десоветизация” русской личности на глубину в несколько столетий. Новая русская личность — это и есть главная цель национал-демократии. Запад нам поможет! Традиция Русской Измены вплотную примыкает к западничеству. Западничество в ракурсе патриотизма — это синоним предательства. На протяжении всей российской истории патриоты учат: быть русским, значит не любить Запад. Национал-демократия утверждает: быть русским, значит побороть антизападнические комплексы и открыть русскую идентичность через западничество. Национал-демократия — это принципиально новый русский национализм: антиимперский, буржуазный и западнический. Как уже понятно, противостояние западников и патриотов, конечно, несводимо к спору Грановского и Герцена с братьями Аксаковыми и А.С.Хомяковым. Это противостояние пронизывает всю российскую историю со времен Батыя и определяет ее. До Батыя такого противостояния просто не могло быть, поскольку Русь являлась частью Запада. Антизападнические настроения, если они и возникали, оставались уделом приезжих византийских церковников. Стремление сохранить Русь в ее изначальном, европейском качестве и было патриотизмом того времени. Однако Батый изменил нашу историческую парадигму. Патриотизмом, с благословения православной церкви, обретшей в лице татар влиятельных покровителей, стала верность ордынскому “царю”. Как уже отмечалось, первым патриотом такого толка стал Александр Невский, создавший сам архетип российского патриотизма с его перманентной враждебностью к Западу. Два пограничных боя местного значения — на Неве и Чудском озере — раздутые до метаисторических масштабов, легли в основу квасного мифа о “западной угрозе”. Российский патриотизм — это плод единства шкурных интересов московских князей и православных попов. И для тех, и для других антизападничество стало весьма удобным способом существования. Князья, благодаря ему, получали из рук татар ярлыки на великое княжение; само великое княжение приобрело свое исключительное значение и стало прерогативой московских князей благодаря Орде, которая выступила в роли повивальной бабки самодержавия. Попы, открыто поддерживая ханскую власть, получали от них всевозможные льготы и привилегии, а главное — сохраняли русские земли в качестве своей церковной вотчины, надежно огражденной от посягательств опасных католических конкурентов. Этот симбиоз шкурных интересов светских и церковных властей и породил феномен Москвы с ее похабным “собиранием русских земель”. Усиливаясь, Москва воспроизводила ордынскую государственность, воспроизводила Орду в виде России, вытесняя в небытие Русь. Понятно, что к русской истории и к русским интересам этот процесс не имеет никакого отношения. Таким образом, российский патриотизм — доктрина всецело антирусская. Это легитимация великого русского исторического несчастья, легитимация русского рабства. По существу каждый из патриотов России продолжает дело Батыя, поскольку крадет у русских их европейскую историю, извращает русскую личность антизападным кодированием. Последней стадией патриотической мерзости является евразийство — шедевр идеологического изуверства. Евразийцы призывают русских возлюбить не Орду под псевдонимом — Россию, а саму Орду как таковую, с кнутом, кумысом и кошмой. То есть предлагают русским стать ментальными татарами, подобно тому, как, например, христианство предлагает своим адептам стать ментальными евреями. В свете сказанного, западничество — это, по сути, национально-освободительное направление русской мысли, которое вот уже несколько столетий ищет пути к восстановлению домонгольской исторической парадигмы. Поэтому адекватный русский национализм не может не быть западническим. Разрыв, а тем более вражда между западничеством и русским национализмом — патология. Равно как и разрыв между русским национализмом и демократией. Эти разрывы преодолеваются в национал-демократическом синтезе. Национал-демократия — это новое качество, новое измерение и новая глубина русского западничества, поскольку исходит не из умозрительных схем, а из самого цвета кожи русского человека. Наше западничество апеллирует не к книжным доктринам, а, прежде всего, к расовой памяти и расовому достоинству русской личности. Русские — янычары евразийской империи, когда-то украденные у своей матери-Европы, должны снова обрести ее в своей крови, в своем сердце. Только этот, внутренний Запад, может нам помочь по-настоящему. Национал-демократия — это восстановительная алхимия русской личности, курс ее реабилитации. И он может быть успешным только в условиях гражданского общества, в условиях свободы. Ибо только свобода соответствует подлинному русскому психотипу. Русские гёзы Надо честно признать: последние пять столетий бытия русского народа — это история населения колонии. Русские — в гораздо большей степени жертвы Империи, чем, скажем, финны или поляки, имевшие в России региональную автономию и даже свою протогосударственность. В отличие от них, русские попали в историческую ловушку под названием “Россия”; ловушка заключается в том, что Россия успешно выдает себя за страну русских, хотя на самом деле является местом их заключения, типа зоны. Как только русская личность осознает истинное положение дел — она испытает примерно то же самое, что и главный герой “Матрицы”, однажды проснувшийся в чудовищной реальности. Расфасованные по ячейкам необъятной Мега-Системы, которая питается их разумом и кровью, русские спят и видят сны о “русской идее” и “Третьем Риме”, о своей “всемирной отзывчивости” и “всемирно-исторической миссии”. Проснуться — значит понять, что путь в русское будущее лежит через революцию: национально-освободительную и буржуазно-демократическую, антиимперскую и антифеодальную. Вроде Нидерландской революции гезов 1566-1606 гг., только в мирном варианте. Отметим, что национал-демократия — это историческая реабилитация русской буржуазности, которая всегда третировалась апологетами Империи — и белыми, и красными (проницательный Константин Леонтьев объединил в себе тех и других, когда мечтал о “царе во главе социалистического движения”). Благодаря Империи русские, по сути, застряли в феодализме. Россия — страна перманентного средневековья. Изменить историческую парадигму попытался Февраль 1917 года, однако в силу того, что национал-демократия была представлена в нем лишь зачаточно и фрагментарно, дело кончилось зверской феодальной реакцией в лице большевиков (и, таким образом, сбылись мечты К. Леонтьева о социализме как новом феодализме). Путинизм — это очередная феодальная реакция. Никакого капитализма в России нет, а есть господство чиновно-олигархической знати во главе с кремлевским царем. Чекист во главе православной империи — это, пожалуй, даже покруче, чем леонтьевский царь во главе социализма. Ответом на это является русская буржуазность — не столько социально-экономическая, сколько — и даже, прежде всего, — психологическая: стремление личности к максимальной независимости от государства, отвращение к религиозным и идеологическим спекуляциям, достоинство и самодостаточность. Это объединяет фермера и художника, студента и квалифицированного рабочего, предпринимателя и врача — всех, кто хочет трудиться, творить, знать, богатеть: русский средний класс в широком понимании, будущих русских гезов, которые выведут свой народ из церковно-имперского небытия к торжеству свободы и разума. Русский — значит свободный “Русский человек специально не создан для свободы”, — так российский патриотизм в лице византиста К. Леонтьева определил отношения русских с демократией. Вообще, как уже понятно, российский патриотизм — это всегда апология рабства, в большей или меньшей степени. Градус этой апологии может быть различным: от просвещенного консерватизма до воспевания опричнины и ГУЛАГа, но сущность ее всегда неизменна. К. Леонтьев, с присущими ему прямотой и талантом, выразил эту сущность так: “Чтобы русскому народу действительно пребыть надолго народом “богоносцем”, от которого ждал так много наш пламенный народолюбец Достоевский, он должен быть ограничен, привинчен, отечески и совестливо стеснен. Не надо лишать его тех внешних ограничений и уз, которые так долго утверждали и воспитывали в нем смирение и покорность. Эти качества составляли его душевную красу и делали его истинно великим…”. Империи и церкви нужен народ-раб. Сегодня этот пассаж, будто сочиненный совместно Путиным и Алексием II, вполне мог бы прозвучать с трибуны съезда “Единой России”. Нет, нам, национал-демократам, нужен совсем другой русский народ — очищенный хлесткими вечевыми ветрами от затхлой “богоносности”, свободный от чиновно-мафиозного “отеческого стеснения”, неограниченный и непривинченный; народ, чьим жизненным идеалом были бы не “смирение и покорность”, столь милые сердцу чекистов и попов, а свобода и разум, воля и достоинство. Наряду с короной, скипетром и державой существовал и такой символ имперской власти: Государственный Меч. Но я думаю, что и по сей день где-то в тайных кремлевских святилищах хранится и почитается самый главный атрибут государства Российского: Государственный Кнут, когда-то подаренный Батыем Невскому. Мы, национал-демократы, намерены сломать Государственный Кнут, эту кощееву иглу Системы. Гражданское общество, права и свободы, нормальная политическая жизнь — необходимые условия кристаллографии новой русской личности. Только демократия сможет устранить деформации русского психотипа, возникшие в имперский период; только новое Вече избавит русское сознание от фобий и комплексов, инплантированных в него садистами от государства и церкви. Помните знаменитое полотно Петрова-Водкина: первозданно-голый юный дезертир, бритоголовый после недавнего тифа; он оседлал красного коня свободы и бытийной полноты, и вступает на нем в синие воды истории. Тогда надеждам великого русского художника было не суждено сбыться — равно, как надеждам Есенина, Клюева, Хлебникова и многих других. Полотно осталось как пророчество и образ будущего. Национал-демократия — это выздоровление русской личности от тифа российской истории с ее горячечными видениями и кровавым бредом. И обновленный, построссийский русский оглядит минувшие века великодержавия и деспотизма столь же удивленно и отстраненно, как заезжий путешественник — неведомые темные мегалиты, опутанные сетью лиан. Прощай, московит! Единственным русским психотипом, который признает и культивирует Империя, является психотип московита. Российское государство постаралось максимально распространить его среди русских, настойчиво прививая им московитский менталитет и московитские “душевные навыки”. Теперь московиты есть везде, даже среди казаков. Важно подчеркнуть: московитский психотип не является исходным, он насаждался сверху, кнутом и примерами подлости московских князей, в ситуации сильнейшего стресса и унижения, вызванного татарщиной. Московит — это бывший европеец, внутренне изуродованный до такой степени, чтобы быть приемлемым для Орды. И первым московитом стал, конечно, Александр Невский. Интересно, кто будет последним? Форма московита, как правило, вполне европеоидная. А вот содержание сводится примерно к следующему: стадный коллективизм; вера в “отеческое” начальство; неуважение к собственности — своей и чужой; босяцкое презрение к качеству жизни и культуре; антиэстетизм; завистливая неприязнь к достатку и богатству; непонимание ценности свободы и равнодушие к ней. В общем, это психотип холопа и хама. А также и деспота. Империя насаждала его не только среди русских, но и, например, в Украине, в Балтии, в странах Восточной Европы, вызывая ответную ненависть к “русификации”, которую правильнее называть московизацией или осовечиванием. Вообще, московщина и советчина — это, в принципе, синонимы; московитов, шедших захватывать Новгород и другие суверенные русские земли, смело можно назвать протосовками. Короче, московитский психотип — совершенно нерусский. Это как раз пример деформации изначальной русской души, которую определяют такие качества как свободолюбие, стремление к независимости, надежда, прежде всего, на себя самого, здоровый индивидуализм в сочетании с природным чувством локтя, вкус к достатку и процветанию, наконец, чувство красоты. Повторяю, решающее влияние на формирование московитского психотипа оказала Орда. Татарский кнут внутренне “изваял” московита, превратив население “центрального” региона в некий особый этнос, который остальных русских и за своих-то не считал. Противостояние Москвы и Великого Новгорода — это, прежде всего, столкновение двух названных психотипов: московитского и собственно русского. Как известно, восторжествовала лжерусская Московия. Начался процесс вытеснения Руси из истории и замены ее Россией. Чтобы полнее осознать антирусскую природу России, надо помнить, с чего началась ее “календарная” история: с “ритуального убийства” Руси в лице Новгородской республики. Логично, что, пожалуй, самым ярким воплощением московщины стал ненавистник Новгорода и бояр-западников Иван Грозный. В его личности раскрывается еще одно качество московитского психотипа: склонность к изуверскому утопизму. Как известно, Грозный превратил свое государство в некое подобие монастыря во главе с царем-игуменом. Вся жизнь царства была пронизана дыханием близкого апокалипсиса и представляла собой как бы репетицию Страшного Суда в постановке опричнины. Именно эти свойства московитской души позднее потрясли мир неудержимым стремлением к “концу истории” в виде мирового коммунистического пожара и страшного суда массового террора. Большевизм как форма изуверской религиозности — это совместный плод московщины и еврейского левого экстремизма. Вообще пресловутая “загадочность” русской души, ее “непредсказуемость”, “богодьяволизм” — это в действительности, свойства московитской натуры. Достоевский, описывая своих изломанных, мятущихся героев, анализировал как раз московитский психотип, в котором Древняя Русь и Великая Степь борются между собой с переменным успехом, будучи не в силах ужиться. Психологическая московщина распространилась среди русских, а точнее в русских, как сорняк, поскольку государство Российское создало для нее наиболее благоприятные условия. Красногвардейцы, срущие в античные вазы Зимнего; советские воины-освободители, насилующие женщин Европы; нынешние защитники Бронзового солдата, разгромившие прекрасный Таллинн — это все московщина, которая, бия себя в грудь, вопит о своей “русскости”. Настало время культивации русской души. Национал-демократия как раз и призвана стать этаким культиватором. Многое, очень многое в нынешней русской личности подвергнется “прополке”! Когда-нибудь, ясным осенним утром, русский человек выйдет на широкую террасу своего большого загородного дома, чтобы послушать, как шуршит листва на каменных дорожках сада. И, заглянув в себя, обнаружит, что он так же, как эстонцы, не любит Бронзовых солдат — и вообще, больше похож на шведа или норвежца, чем на воспаленных персонажей Федора Михайловича, который из актуального диагноза, наконец, превратится в культурный реликт вроде Гомера или Эсхила. Я мечтаю о том, что появится, наконец, такое понятие: русский бюргер, подразумевающее свободу от психопатической тяги к “предельному и запредельному”, от “безбытности” и “богоносности”, означающей, как правило, непролазные сортиры и неадекватность “по жизни”. Бюргерство есть не измельчание русской личности, но ее трезвение, закалка, оформление. Российское государство всегда боролось с бюргером как с культурным и социальным типом, с бюргерством как состоянием души; оно начало свой исторический путь с уничтожения республики-бюргера — Великого Новгорода. Империи всегда был нужен босяк, а точнее психологическое босячество. Соответственно, для национал-демократии культурная, социальная и, прежде всего, психологическая буржуазность является основополагающей. Вообще, в России — в стране глубоко антибуржуазной — проповедь бюргерства как мировоззрения есть подлинная фронда, абсолютный нонконформизм. По существу, это проповедь революции. Резюме Итак, национал-демократия — это единственная по-настоящему глубокая оппозиция актуальной Системе, поскольку является оппозицией не просто политической. Национал-демократия — это оппозиция цивилизационная; это русская альтернатива Российскому государству, исторической России. Она всегда тлела в подполье российской истории, и теперь легализуется. Национал-демократия есть квинтэссенция русской крамолы. С другой стороны, путинщина явно претендует на то, чтобы стать зловонным концентратом российского государственничества, последним прибежищем патриотических негодяев, кнутопоклонников всех мастей. Похоже, “Новгород” и “Москва” сойдутся на последний и решительный бой. Мы не переоцениваем свои силы. За нами пойдет меньшинство, но это будут те, кто способен обрести в себе вольный дух варяжской Руси. За нами — качество, а не количество; нация личностей, а не электорат. Мы запускаем ментальный вирус отбора. Как бы то ни было, но национал-демократия уже произвела концептуальное минирование опорной системы Империи. Возможность изменить судьбу, ставшая раз и навсегда очевидностью — это неизвлекаемая мина, детонатором которой является само будущее. Октябрь 2007 г.

В бога не верю.

Относительно мудаков.

Неа, я не гой.

Тебе сюда, пацанчик: http://traditio.ru

Мне нравится Гугл, он сделал мне много хорошего, плюс я уважаю Брина.

Туда ли ты зашёл, пацанчик?

I am the omnipotent god who created the universe!

Шоу Трумена.

Кишкой последнего попа. Последнего царя удавим. (Александр Сергеевич Пушкин) Гей, работники! несите Топоры, ножи с собой, Смело, дружно выходите Вы за волю в честный бой! Мы, под звуки вольных песен, Уничтожим подлецов — Палача царя повесим, С ним дворянство и купцов! Кончить время! уж довольно Им с нас шкуру втрое драть, И мужицкую кровь полно Им по-вшиному сосать! (Сергей Силыч Синегуб)

Код Гиасс Р2. Там был заговор против Бога.

Не, это называется атеизм. Экстремизм -- это, как ты, намекать, что кругом жиды, масоны, моссад, евреи и Израиль.

Не вижу причин сопереживать институту церкви. Все храмы нужно взорвать нах**.

Эта религия наполовину состоит из Торы (Ветхий Завет). Уверен, что и 200 лет назад так было.

Cобсно, а что вы хотите от иудохристианских религий?

Отличная поговорка, надо запомнить.

Предупреждаю: если начнутся Антигугловские Войны, я запишусь добровольцем в Армию Гугла.

Надо начать с того, что опросы -- для быдла.